На страницу "ЛИТЕРАТУРА"
• Лукавая усмешка истории
(из авантюрного романа "Ускользающие сюжеты")Придорожная избушка с подслеповатым слюдяным окошком была единственной, которую высланным вперед квартирмейстерам удалось отстоять от сожжения. На короткий отрезок ночи похудевший, осунувшийся Бейль прикорнул с еще восемью случайными офицерами в крохотном, облюбованном мышами чуланчике. На рассвете он нацарапал на листке вчерашние впечатления: «Два великолепных нападения казаков... мы разжигали костры, нас вдруг окружили тучи людей и начали расстреливать... твердая уверенность, что завтра тебя убьют. В течение ночи я, вероятно, как все, подводил итог своей жизни и горько упрекал себя в том, что...» Дописать ему не дали— придворные квартирмейстеры выставили ночевавших: в избушке предполагался отдых императора.
Солнце не проглядывало. Все пространство обозримого мира заполнял леденящий туман. А с вечера ведь был сильный мороз, и он крепчал! Но сейчас с соломенной стрехи капало—что за климат, что за край?! Император, воздев кулаки, исступленно грозил небу. Соболья шуба с золотыми бранденбургами соскользнула к ногам, в хлюпающее ледяное крошево.
Бейль стоял у крыльца; от боязни поскользнуться на подтаявшем насте не шевелился. Адъютанты свиты в случайных—лишь бы согреться! —накидках поверх обязательных мундиров стояли, не шелохнувшись: императора потерянным, стонущим не видели никогда. Оттепель крушила его замысел: спасти, переправить остатки бегущей армии по льду Березины. Вдруг тишину прервал седой гренадер охраны в легком парадном мундире: он, словно включился в нем случайно какой-то механизм, стал четко выполнять ружейные приемы, командуя сам себе: «Uп!.. deux!.. trois!» Спохватившись, охрана скрутила свихнувшегося камарада, уволокла за избу.
Шлях никак не походил на привычные для французов неширокие утрамбованные дороги, обсаженные оливковыми деревьями; тут— подтаявшие рваные вмятины, пробитые во льду тысячами ног. Вихлястые рубчатые колеи в темно-радужных разводах смазки заполнились водой, бессмысленно огибали брошенные орудия, застрявшие экипажи, конские и людские трупы. По бугристой дороге брели отрешенно закутанные в лохмотья солдаты. Таявшая у костров и вновь замерзавшая наледь на шубах давно превратила меха соболей и горностаев в порыжелые, с пролысинами, обрывки. Кто- то еще тупо волок на себе развязавшийся тюк или туго набитый ранец с хлопающей крышкой — оттуда сыпалось то, что месяцем или всего неделей назад виделось финансовой основой всей будущей безоблачной жизни в Ргоvепсе или Сhablie. Сейчас это устилало не имеющий окончания путь туда, домой: полуразвернувшиеся трубки живописных полотен, парчовые портьеры, обломки фарфоровых сервизов из сотни кувертов, фолианты с золотым тиснением и обрезом, шандалы, литые рамы... И гарь, гарь в сыром морозном воздухе! А надо всем этим равнодушно шумели, стряхивая наметенный на ветви снег, мрачные обугленные ели. Все леса, леса белорусские... а су ровые брянские? а еще — глухие тамбовские, которые по пути в Индию предстояло хотя бы просто преодолеть?! У корсиканца были нелады с географией, явно; а в период русского похода —поговаривали в штабах с оглядкой — и с головой.
Расфрантившийся к встрече с императором маршал Клод-Перрен Виктор, герцог Беллунский, в начале русского похода оставленный с его IX корпусом в тылу, при Березине, для прикрытия от возможного наступления с севера русской армии Витгенштейна, с ужасом всматривался в бредущие к переправе согбенные скелеты — и не мог поверить, что жалкий сброд мародеров пять месяцев назад звался непобедимой Великой армией. И маршал Виктор, и его отдохнувшие и раздобревшие солдаты все это время не видели императора...
Люссак на последних санях своего упорядоченного обоза, по еще незаконченному мосту, в ночь на 27 ноября переправился через Березину. Добравшиеся сюда остатки армии мирно жгли костры; однако почему-то на левом, «московском», берегу, хотя вольны были разбить бивуак на противоположном, открывающем свободный путь на Вильно. Но не последовал окрик пастуха. Мост всю ночь простоял пустым.
Поутру же, от страха перед именем Fignег, все сгрудилось там: люди, кони, орудия. Маршал Лефевр пытался кричать о порядке, но его увлекла толпа; он очутился на правом берегу, не коснувшись ступнями настила. Под желающими перебежать реку по льду он проламывался — был весь в лапчатых вытаинах вокруг кленовых листьев, вмерзших в ночь ледостава. Оui, с'est Вéгézinа!
Наполеон не вмешивался в организацию переправы: он был потрясен интеллектуальной пропастью между ним и теми безответственными глупцами, imbéciles, кого сам же определил в маршалы. Исключение Удино: свой II корпус тот переправил сразу же, в полном порядке. Его имел в виду Бейль, когда писал: «В авангарде бежали 30 000 трусов, а верные знамени остались в дураках». Никола-Шарль Удино, герцог Реджо, не поставит второй раз на Наполеона в судьбоносные сто дней; при Бурбонах отличится он, оккупируя Испанию; закончит карьеру губернатором того самого Дома инвалидов, крест на который, сваленный с колокольни Ивана Великого и разъятый на части, находился сейчас в окованных ящиках засекреченного обоза...
Люссак не увидел трагической переправы через Березину, и моста, подожженного саперами — в страхе перед подступавшими русскими! — и оставшихся на московском берегу французов, и презираемых ими союзников- поляков, несколько тысяч. Но и хорошо, это вызвало бы сдвиг в неокрепшей психике волонтера. Люссаку предстоит еще пережить свои потрясения.
У заметенного снежком кострища недвижно лежал закутанный в конскую попону уланского полка мальчик.
«Et la mort, á mes yeux dérobant la claret,
Rend au jour, qu'ils souillaient, toute sa pureté», — это, из трагедии «Рhèdге», заученное с голоса мамы, он повторял в последнем беспамятстве. В замерзших глазках Франсуа отражались заснеженные ели в суровом краю — никто так и не удосужился втолковать мальчику, что это — не Индия.
Все ближе к бивуаку подбирались волки. Злорадный вой в высоких октавах перекрывало воронье карканье, предвещавшее гибель.
Холодные испарения реки и снегопад смешивали в сумерках небо с промерзлой землею.
